Со времен школы при упоминании Толстого, мне всегда рисовались бесконечные толстые тома об отношениях молодых людей высшего света императорской России. Что-то вроде Дома 2, только два века тому назад. При этом, половина текста - на французском. Поэтому, когда я всё же добрался до Войны и Мира, моему удивлению не было границ! Толстой писал богатым, живым языком, стиль совершенно далёкий от уныния Горького и Достоевского. Красочный, дающий ощущение жизни и энергии текст, в который погружаешься легко и без задних мыслей, а затем даже радуешься, что объем-то серьезный - значит можно читать дальше, не боясь, что книга скоро кончится.

Писателей-мыслителей и прочих философов и поэтов я делю на две категории - те, кто понял и обрел смысл жизни, и те, кто продолжал искать до самого конца. Иногда вторые становились первыми, но никогда я не встречал нашедших счастье, кто его вдруг снова потерял. Стоит сразу оговориться, что те, кто искал до самого конца, дали миру может быть даже больше, чем первые. Я не хотел бы ставить кого-то выше или ниже на воображаемой лестнице просветления, или преуменьшать чьи-то заслуги. Тем не менее, граф Лев Николаевич Толстой безусловно оставил мне впечатление человека, who has got it. Он понял, он нашел, он обрел спокойное "сейчастье" и покой человека, постигшего нечто, нашедшего истину и смысл. Судя по его биографии, вполне допускаю, что его счастье не было настолько великолепно радостным, как счастье Пушкина. Однако, он вполне недвусмысленно описывает свои находки в эпопее Войны и Мира, да еще и в нескольких ярких эпизодах и примерах:

• Князь Андрей, упавший с лошади и понявший бессмысленность войны, обретший вдруг любовь настолько цельную, что она позволила ему простить и своего врага. Мне напрашивается аналогия на буддизм Ваджраяны - одно из течений буддизма, допускающее мгновенное достижение просветления, и, в отличии от Махаяны (самое распространенное течение), превозносящее уход в Нирвану от всех мирских дел. Произошедшее с Андреем Болконским именно этим и являлось - мгновенное просветление после падения с коня с последующим отходом в "другой" мир, где он и обрел истинное блаженство.
• Пьер, являющийся, как мне кажется, прообразом самого Толстого, избрал и воплотил в жизнь другой путь - путь чистой и легкой радости текущего момента, счастье свободы, в первую очередь - счастье осознания свободы, которой не может быть, пока прошлое и будущее не откинуты и не постигнуто то, что нет другого времени, кроме как сейчас. Для меня ключевой момент на пути становления Пьера, а может быть и ключевой момент всей книги - это встреча с дядькой Платоном Каратаевым. Именно этот хороший и "круглый" персонаж показал Пьеру альтернативный подход к жизни - когда у всего есть живая суть, когда лаской наполнен мир, когда простые добрые вещи обретают первичный смысл, когда есть Бог. Народной мудростью был приведен Пьер к пониманию того, что счастье в простых вещах, счастье в моменте, счастье никуда не может деться, и всё, что не делается - всё к лучшему.

Возможно, Толстой хотел противопоставить этих двух персонажей, возможно и нет. Так или иначе, не только эти два человека живут на страницах романа; живут там абсолютно все. Гений писателя наделяет душой каждую главу. А еще, невероятно захватывающе читать про исторические события от первого лица. Как Гюго писал о Французской революции, Шолохов - о Российской революции, так и Толстой пишет о тех годах, об ужасах и бессмысленностях войны, о манерах, о жизни высшего света, Москвы и Петербурга, и нет для меня источника более глубокого и детального, чем такого рода труды гениальных людей.

Цитаты

Война и Мир (1865—1869)

Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта-то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.